Балакирева Л. М. Бюрократические принципы в деятельности петровских судебных органов: дело о «пограблении пензенской казны» в муромском лесу (1721−1726 гг.)

В современной исторической науке уже практически не вызывает споров тезис о том, что процесс модернизации всех сторон жизни общества находит наиболее полное выражение в радикальном преобразовании традиционного государственного устройства. Именно таковы реформы органов власти и управления, осуществленные в России в первой четверти XVIII в.

Петр I, будучи, по остроумному замечанию Е. В. Анисимова, «типичным технократом», тем не менее, являлся убежденным приверженцем камерализма — учения о бюрократическом управлении, получившем широкое распространение в Европе XVI-XVII вв. Причину популярности этой теории позднее объяснил М. Вебер: «Как показывает опыт… бюрократический тип управленческой организации способен, с чисто технической точки зрения, достичь наивысшей степени эффективности… и превосходит любую иную форму по своей точности, стабильности, дисциплине и надежности»¹. Поэтому «рационально организованная бюрократия является одновременно и результатом процесса рационализации, и важнейшим средством ее осуществления», а культ бюрократических учреждений в России ведет свое начало именно с петровских времен².

Сегодня государственная администрация продолжает играть особую роль в жизни российского общества, определяя в значительной степени его экономическое, политическое, юридическое, социальное и пр. состояния. Названные обстоятельства обеспечивают неослабевающий интерес к современным государственным структурам и чиновникам как со стороны исследователей, так и граждан.

Научное изучение данной проблемы началось еще в XIX в. в трудах К. Е. Троцины, А. Вицына, Ф. М. Дмитриева, а затем продолжилось в трудах К. Н. Неволина, К. Д. Кавелина, А. Д. Градовского, А. Н. Филиппова, М. М. Богословского и других историков и правоведов, относящихся к «государственной школе»³. В настоящее время предметным изучением реформ первой четверти XVIII в. занимается лишь небольшой круг ученых. Среди них следует отметить Е. В. Анисимова, который еще в 1989 г. заявил, что «бюрократия — необходимый элемент структуры государств нового времени», а в 1997 г. издал фундаментальную монографию о петровских высших и центральных ведомствах⁴. Историю отдельных учреждений успешно исследуют М. О. Акишин, М. В. Бабич, Н. В. Козлова, Д. О. Серов⁵. Труды современных ученых-правоведов, к сожалению, большей частью написаны с формально-юридических позиций, основываются преимущественно на опубликованных исторических исследованиях, источники привлекаются авторами лишь в качестве иллюстраций⁶.

В данной статье на примере расследования конкретного уголовного дела рассматривается практическая реализация судебно-административными органами бюрократических принципов, положенных Петром I в основу реформы государственного аппарата. Источниками послужили: законы, включенные в «Полное собрание законов Российской империи» (ПСЗ); документы, опубликованные Н. А. Воскресенским⁷; делопроизводственные материалы учреждений из фондов Российского государственного архива древних актов (РГАДА) — «Сенат и сенатские учреждения» (№ 248), «Юстиц-коллегия» (№ 282), «Нижегородский надворный суд» (№ 672).

Итак, основными постулатами камерализма являются: функциональная организация государственного управления; строгая иерархия учреждений и должностных лиц, руководствующихся в своей деятельности уставами и регламентами; коллегиальное принятие решений; унификация структуры, штатов учреждений, обязанностей должностных лиц и их материального обеспечения; специализация канцелярского труда; организация бумажного делопроизводства. Иными словами, «рациональное государство отличается разделением чиновничества на отдельные ветви и развитием рационального права»⁸. Применительно к теме данной статьи нас интересуют: разграничение полномочий и принципы взаимодействия ведомств, а также различных инстанций; порядок и форма делопроизводства, сроки рас­смотрения дел.

Наилучшим образом воля Петра I относительно функционирования новых коллегий отражена в регламентах — свое­образных «сводах бюрократической мудрости». Однако Юстиц-коллегию так и не «удовольствовали» никаким специальным регламентом⁹, поэтому она была вынуждена пользоваться общими законодательными установлениями. Генеральный регламент от 28 февраля 1720 г. установил: исключительно письменную форму делопроизводства — «как в Сенате, так и в других коллегиях словесные указы никогда отправляемы быть не надлежат»; жесткие сроки решения государственных дел — «а больше того, а именно: шти недель отнюдь не продолжать» (на разрешение проблем челобитчиков отводилось максимум шесть месяцев); необходимость тесного взаимодействия коллегий при невмешательстве в чужую компетенцию — «одному коллегию в дело другого не вступаться, но ежели иногда что случится, которое и до другого коллегия касается, то одному с другим о том порядочно и письменно корреспондовать. А ежели в таких корреспонденциях какое непотребное замедление учинится, в том особливо президенту ответствовать надлежит, а в прочих корреспонденциях, которые членам коллежским определены, то им в замедлении оных особ­ливо ж ответствовать»; делопроизводственные обязанности каждого канцелярского чиновника; жесткие наказания за отступ­ления от норм регламента — от штрафа до смертной казни¹⁰.

Что касается компетенции Юстиц-коллегии, то первое распоряжение царя Сенату на эту тему не датировано — Н. А. Воскресенский поместил его между указами от 11 и 15 декабря 1717 г. Третий пункт документа гласил: «Юстиц-колегиум — всякой суд во всех делах»¹¹. Несомненно, столь общее определение полномочий нуждалось в дальнейших разъяснениях, и в 1718 г. состоялось несколько специальных распоряжений¹². Итогом усилий законодателя в этом направлении стал именной указ от 12 декабря 1718 г.: «Юстиция (то есть расправа гражданских дел). Судныя и розыскныя дела; в той же коллегии в ведении и Поместной приказ»¹³.

Развивая царскую мысль, присутствие Юстиц-коллегии 15 января 1719 г. наставляло судью и ландрихтера Земского приказа И. П. Топильского «как ему в делах поступать»: «Кроме иноземцов, никаким людем изъятым из суда той же коллегии Юстиции не быть, какова б оне звания не были, в делех убийственных, разбойных и татиных, так же фискальных, кроме однех особ офицерских и салдацких, или которыя по имянному… указу особно ведомы в канцелярии Преображенской и Адмиралтействе»¹⁴. 23 января 1719 г. члены Юстиц-коллегии разъясняли С. Попову, который на Алатыре в Ясачном приказе должен был управлять «челобитчиковы и земские дела», суть его обязанностей: «Его Великого Государя указы и челобитчиковы ясачные и монастырские дела, которые… касаются до коллегии Юстиции, принять, кроме всяких денежных зборов и доходов, и тамошних росходов, в которые отнюдь ему не мешатца»¹⁵. В дальнейшем наказы аналогичного содержания получали все городовые судьи при назначении на службу¹⁶.

Следует заметить в этой связи, что Петр I вряд ли когда-либо стремился полностью отделить суд от администрации¹⁷. Царь, скорее всего, имел ввиду «возможное разветвление администрации по роду дел»¹⁸.

Так, почти все учрежденные в России в 1717 г. коллегии, будучи преимущественно органами управления, получили в годы петровских преобразований еще и ограниченную судебную компетенцию — наряду с Военной и Адмиралтейской, функции специализированных судов были тогда возложены на Камер-коллегию, Ревизион-коллегию, Берг-коллегию, Коммерц-коллегию, Вотчинную коллегию, Главный магистрат¹⁹. Правда, в утвержденном 11 декабря 1719 г. Регламенте Камер-коллегии судебная функция никак не предусматривалась. Более того, согласно ст. 11, в случае выявления каких-либо преступлений в сфере государственных финансов, таковое дело надлежало направлять в ведавшую финансовым контролем Ревизион-коллегию²⁰. Лишь в Инструкции московскому обер-полицмейстеру от 9 июля 1722 г. (ст. 36), как установил Д. О. Серов, весьма ограниченные судебные полномочия Камер-коллегии все же были закреплены²¹.

Кроме того, «Наказ воеводам», данный в январе 1719 г., гласил: «Хотя ему, воеводе, не надлежит ссор тяжебного дела между подданным судить… однако ж ему крепко смотреть, чтоб земские суды по данной инструкции уездной суд управляли». Одновременно в ст. 6 предусматривалось право воеводы вносить в надворный суд протесты на решения по гражданским делам, вынесенные судебными органами провинции²². Именной указ московскому губернатору от 15 января 1719 г. повелевал, чтоб губернатор «Земского приказа ни в чем, кроме порядочных дел, не ведал и до судей никакого дела не имел». Но если ландрихтер И. Топильский «с товарыщи» потребуют определения на «дела, которыя принадлежат до коллегии Юстиции», то «слушать те дела и их решить ему, губернатору, с товарыщи… до предбудущаго о всем о том определения»²³. Назначая 8 апреля 1719 г. нового московского вице-губернатора, царь велел судьям Земского приказа «во управлении губернских дел с помянутым вице-губернатором Воейковым быть обще»²⁴. Иными словами, совершенно прав был В. О. Ключевский, предостерегая потомков от поисков «в умах минувших времен… своих любимых мыслей»²⁵.

Контур новой судебной иерархии впервые был очерчен Высочайшими резолюциями на докладе Юстиц-коллегии от 9 мая 1718 г.: «Судам быть по городам, а главным в каждой губернии по одному, а малые под оным, а главные губернские под Юстиц-коллегией»²⁶. Взаимоотношения между инстанциями 12 сентября 1718 г. установил Сенат: Юстиц-коллегия была определена как центральное и исключительно апелляционное судебное учреждение — в ней «имеют разсматриваны и вершены быть судныя и розыскныя… дела, которые в иных канцеляриях и по губерниям, и по городам не могут без решения вышняго того суда… быть определены, или в которых спорных делах чье будет прошение на судей в неисправном их дел оных вершении, или о… неполезных челобитчикам волокитах; и для того в коллегии той же порядочным делам, кроме вышеозначенных прилучаев, решенным быть не надлежит»²⁷. Наконец, Петр I в именном указе от 22 декабря 1718 г. уточнил: челобитчикам надлежало обращаться в городовые и провинциальные суды; в надворные суды дело разрешалось переносить, только если нижестоящие инстанции «неправдою вершат или волочить за срок будут»; в Сенат, последнюю для них судебную инстанцию, позволялось жаловаться на Юстиц-коллегию лишь «со изъяснением прямых важных и правых… причин»²⁸.

Таким образом, созданная в начале реформы нормативная база позволила судебным учреждениям, наряду с прочими государственным органами, уже в 1720 г. приступить к деятельности «новым маниром»²⁹. Увидеть, как «работали» бюрократические установки, можно только на примере конкретных дел. Одним из весьма показательных в этом смысле стало расследование преступления против «государева интереса», совершенного разбойниками в Муромском лесу.

Сюжет уголовной драмы не был необычным для того времени. 22 мая 1721 г. пензенские камерир Л. Аристов и рентмейстер Н. Аристов отправили в Штатс-контор-коллегию 23 791 руб. 41,5 коп. казенных денег с местным дворянином Ю. Микулиным и 24 солдатами в качестве охраны³⁰. Путь до Арзамаса обошелся без приключений. В Арзамасе же воевода князь Оболенский не предоставил нужного количества подвод, поэтому Микулин, отпустив десять солдат по домам и перегрузив драгоценное имущество, с остальными четырнадцатью продолжил путь в Петербург³¹.

Тракт проходил через деревню Ломовка, куда обоз и прибыл 13 или 14 июня 1721 г. «по полудни»³². Ю. Микулин потребовал у старосты А. Иванова крестьян для наведения переправы через р. Шилокшу, чтобы «казны не подмочить». Однако староста людей не дал, сказав, что «та казна не их правинции»; «в реке вода малая» и переправиться можно без труда; «на Муромском лесу смирно, воровских людей не слышно»; «указу о даче таких провожатых ис правинцыи… Микулин никакова не объявил». Ввиду названных причин А. Иванов в другие деревни за крестьянами также не посылал и посылать «не хотел»; пензенского дворянина «с казною ночевать у себя не унимывал», а, наоборот, постарался проводить государев обоз из Ломовки как можно скорее³³.

На самом деле, как показал впоследствии беглый драгун, бывший крестьянин вотчины князя Ю. Ю. Одоевского М. Сергеев, в Муромском лесу «под дорогой… стояли воровские люди арзамасского уезду разных деревень» численностью около 33 человек. Разбойники, конечно, вряд ли знали о транспортировке столь крупной суммы денег, они просто грабили всех проезжавших³⁴.

Конвой Микулина подвергся нападению не доезжая четырех-пяти верст до р. Шилокши. «И он-де, дворянин, и салдаты им кричали, и по них стреляли, и им… противились, и сказывали, что казна государева. И они-де, воры, переловя их, били и всех перевезали и оную казну разграбили. И, розграбя оную казну, куды пошли — не усмотрили». Сам Ю. Микулин и часть выживших в побоище солдат вскоре сумели развязать друг друга. В разбитых телегах они обнаружили 3 тыс. серебряных рублей и 150 медных, которые, вероятно, разбойники просто не смогли унести с собой. С этими жалкими остатками и пришлось возвратиться обратно в Ломовку³⁵.

Утрата столь значительной суммы государственных средств грозила как непосредственным участникам детективной истории, так и лицам, имевшим к ней косвенное отношение, серьезными последствиями. Но догнать разбойников «по горячим следам», вернуть «пограбленное» и тем самым скрыть инцидент не удалось³⁶. Поэтому, когда в Муромском лесу пензенского дворянина с сопровождающими повстречал ехавший из Петербурга курьер Астраханской губернии Д. Андреев, Ю. Микулин попросил его известить о случившемся камерира Л. Аристова, что курьер и исполнил 18 июня 1721 г., прибыв в Пензу³⁷. Именно этот момент следует считать отправной точкой официального расследования, ибо государственная машина пришла в движение. Оно велось сразу несколькими заинтересованными органами, хотя, согласно закрепленному в правовых нормах принципу разделения сфер деятельности и полномочий, должно было производиться «юстицким» ведомством.

Первым, видимо, начал действовать пензенский камерир Л. Аристов, ибо уже 19 июня 1719 г. ему давал объяснения урядник И. Горшечников относительно состава конвоя, отправленного с казной. В этот же день начальник саранского гарнизона капитан А. Ивинский получил приказ, видимо, из пензенской канцелярии воеводского правления ехать к месту преступления, найти Микулина с солдатами и расспросить «где оная казна у них отбита и каким случаем», а затем в городах и «около тех мест проведывать с великим тщанием, дабы о той отбитой казне и о ворах получить известие». Однако 20 июня 1721 г. камериру Л. Аристову подали доношение самого Ю. Микулина, в котором он подробно описал суть произошедшего, а также сообщил, что «оставшая казна удержана в Арзамасе и отдана… в Канцелярею для охранения». Пензенские «управители» тут же написали: арзамасскому воеводе с требованием прислать деньги, Ю. Микулина и бывшую охрану под караулом; капитану А. Ивинскому — еще раз о необходимости тщательного расследования; «а камандиром в Казанскую, в Нижегороцкую, Танбовскую губернии, и тех губерней в провинции и в городы… дабы они в… в поиске оных воров чинили по… указу»³⁸. Как можно заметить, в этом списке не было упомянуто ни одного судебного учреждения. Отчасти это объясняется четко установленными границами подведомственности — судьями всех рангов командовала только Юстиц-коллегия. Но, скорее всего, местные финансовые чиновники стремились разрешить ситуацию самостоятельно. Это явно выходило за рамки их компетенции, зато ускоряло розыскной процесс, позволяло скрыть от «юстицких» судей свои упущения; демонстрировало служебное рвение в целях смягчения царского гнева.

Тем не менее, муромский судья С. Владыкин был уже в курсе произошедшего на территории его округа. И, хотя посланные им сыщики вернулись ни с чем, вскоре в Муроме был пойман вор Мишка Сергеев, который в разбое винился и «говорил на товарыщев своих», о чем Владыкин сообщил в Арзамасскую провинциальную канцелярию, требуя, видимо, прислать «оговорных людей» к розыску³⁹.

Однако упускать шанс отличиться бывший тогда арзамасским воеводой князь Оболенский вовсе не собирался, тем более, что столь масштабный разбой был совершен в его уезде, и злополучный обоз возвратился именно к нему. Допросив Ю. Микулина и солдат конвоя, воевода «для взятья (крестьян) в неотводе следу» послал в деревню Степурино подпоручика Г. Чикина. Офицер, «поймав тайно той деревни да другой деревни Роговы крестьян трех человек, привез в Арзамас к роспросу». Правда, оказалось «первой приводной слеп, другой глух и весьма престарелы. И как оные крестьяне в Арзамасе роспрашиваны, и при том роспросе той… вотчины приказного, также старосты и выборных не имелось и спорить было некому»⁴⁰. А по получении запроса из Мурома, «взяты были взяты в Арзамас» еще четверо крестьян деревни Ломовки «и пытаны напрасно безвинно»⁴¹.

О дальнейшем развитии событий свое пензенское начальство 6 июля 1721 г. информировал капитан А. Ивинский. Поскольку «оговорные люди с пытки в Арзамасе в разбое и в отбитии той казны не винятца», он просил муромского городового судью С. Владыкина прислать вора М. Сергеева в Арзамас, для чего и «солдат к нему посылал»⁴². Однако Владыкин, следуя «букве» инструкции, вероятно, напомнил коллегам о том, кому подведомственно расследование уголовных дел. Крестьян отослали из Арзамаса в Муром, где «на двух очных ставках» Сергеев «с товарищи» их «очистили и сказали имянно, что… на оном разбое и на других нигде с ними не бывали, и они их не знают»⁴³.

К сожалению, имеющиеся в распоряжении автора источники не содержат сведений относительно того, искал ли капитан Ивинский «с велики тщанием» утраченную казну и воров, но возвратился он в Пензу где-то во второй половине июля 1721 г., привезя с собой незадачливого Ю. Микулина с солдатами и, видимо, копию дела следствия канцелярии воеводы Оболенского. По крайней мере, 1 и 2 августа 1721 г. соответственно Камер- и Штатс-контор-коллегии уже получили доношения земского комиссара Пензенской провинции И. Лебедева о происшествии и произведенном местными властями розыске⁴⁴.

Главные финансовые органы, конечно, прежде всего интересовал поиск денег, ибо они предназначались для конкретных государственных нужд. Штатс-контор-коллегия, не имевшая сети подчиненных учреждений в губерниях и провинциях, 3 августа 1721 г. обратилась в Юстиц-коллегию с предложением, чтобы о расследовании и о посылке к кому надлежит указов «учинит решение в Юстиц-коллеги немедленно», и прислала копию с присланной И. Лебедевым выписки⁴⁵.

Первые указы во исполнение запроса Штатс-контор-коллегии были отправлены в подчиненные суды из «юстицкой» канцелярии уже 20 августа 1721 г. 4 октября 1721 г. коллегия еще раз возвращалась к этому вопросу, приговорив расследовать дело в Казанском и Нижегородском надворных судах (сумма похищенного была слишком велика для следствия городового судьи); нижегородским судейским чиновникам упор было велено сделать на допросах пойманных в Муроме разбойников; о результатах надлежало Юстиц-коллегию «по вся месячно репортоват». Для качественного проведения следствия из «юстицкой» канцелярии вице-президенту нижегородского надворного суда князю В. И. Гагарину послали при указе копию выписки из Штатс-контор-коллегии. Другим судам, офицерам и дворянам, посланным для «сыску воров», надлежало причастных к громкому разбою лиц отсылать в Нижний Новгород, «где оная казна пограблена»⁴⁶. 18 ноября 1721 г. состоялся третий аналогичный приговор Юстиц-коллегии⁴⁷.

Указы в подчиненные инстанции и сыщикам должны были направить, исходя из иерархического устройства судебной системы, уже соответствующие надворные суды. Такой порядок, несомненно, разгружал канцелярию Юстиц-коллегии, но явно удлинял сроки производства по делам. Кроме того, если бы пензенские провинциальные власти обратились напрямую в Нижегородский надворный суд, то его расследование могло начаться в конце июня — начале июля 1721 г. Соблюдение принципов разграничения компетенций и инстанционности в данном случае отодвинули эту дату до 11 октября 1721 г., когда, наконец, в Муром к судье Владыкину с распоряжением нижегородских надворных судей «о присылке дела и вора» был послан солдат Г. Ручьев⁴⁸.

Иным путем пошла Камер-коллегия. Поскольку она ведала всей совокупностью фискальной организации и, по справедливому замечанию Е. В. Анисимова, занимала исключительное место в системе государственного управления (как в Швеции)⁴⁹, руководство данного учреждения официально решило организовать собственное расследование.

Вообще вторжение камеральных чиновников в судебную сферу происходило достаточно часто. Еще 25 января 1721 г. президент Юстиц-коллегии граф А. А. Матвеев с присутствием постановили подать в Сенат жалобу на то, что «определеным ис Юстиц-коллегии судьям вице-губернаторы и воеводы не токмо что в отправлении дел помешателство чинят, но и в дела, подчиненные Юстиц-коллегии, вступают… И не токмо сами, но и определенным ис Камор-коллегии камисаром по инструкциям, от себя данным, судебные дела управлять, и розыски, и казни чинить повелевают. А им… по данным из Сената инструкциям… без надворных судов того чинить не велено». Юстиц-коллегия такую практику многократно запрещала, «токмо немалой напрасной труд». Реакции Сената, видимо, не последовало, ибо 19 апреля 1721 г. центральное судебное ведомство постановило «от себя» послать в Камер-коллегию очередной указ, чтобы последняя запретила подчиненным камерирам и комиссарам «вступать» в дела судейских чиновников «и помешательство… чинить»⁵⁰.

Несмотря на все демарши, 25 августа 1721 г. уже сама Юстиц-коллегия получила любопытный указ: «По определению Камор-коллегии велено про оную пограбленную от воровских людей казну розыскать подлинно посланному из Камор-коллегии в Казанскую губернею лейб-гвардии капралу Кречетникову». Арзамасскому воеводе князю Оболенскому повелением этой же коллегии надлежало отправить дворянина Ю. Микулина с солдатами и остатками казны в Пензу. Губернаторам, воеводам и камерирам окрестных губерний и провинций следовало казну искать, воров ловить, а капралу Кречетникову «чинить вспоможение» и «приличных людей в той краже отдавать к розыску безо всякого прекословения». О ходе следствия информировать себя присутствие Камер-коллегии приказало «по вся неделно», а в Юстиц-коллегию — «отписать о том… для ведома»⁵¹.

Конечно, пензенское дело имело чрезвычайный характер из-за размера нанесенного государственной казне ущерба; тем не менее, имело место явное вторжение в пределы чужой компетенции. Юстиц-коллегия, отстаивая собственные законные позиции, в этой связи твердо приговорила: во все надворные суды послать «с прежняго отпуску повторительные указы»; где каких воров или деньги найдут, — писать в Петербург «как скоро возможно»; но «тех воров по сыску к надлежащему розыску для отыскания казны отсылать в Нижний Новгород, где оная казна пограблена, за крепким караулом». Капралу Кречетникову следовало лишь «в сыску тое пограбленные казны и воровских людей чинить всякое вспоможение». Указ на основании этого приговора был составлен и подписан 29 сентября 1721 г., в Нижнем Новгороде его получили 15 ноября 1721 г., «в правинциалной суд и в городы к людям ис канцелярии надворного суда указы посланы сего ж ноября 16 дня»⁵².

Между тем, 29 сентября 1721 г. Н. С. Кречетников также получил указ, но из Камер-коллегии — «против присланной с Пензы выписки розыскать». А уже 20 октября 1721 г. в Нижегородском надворном суде с удивлением «рассуждали» о его письме судьям, где капрал требовал именно его информировать обо всех пойманных ворах и разбойниках, которые имели хотя бы косвенное отношение к пензенскому делу, т. к. «оный розыск велено… чинит» ему. Секретарская помета на письме гласила: «Записат в книгу, взять в приказной стол и снесть вместе с присланным указом из Юстиц-коллегии о сыску означенных разбойников. А к нему, сыщику, с присланного указу послать для ведома… копию»⁵³. В дальнейшем оба расследования так и производились параллельно, что, как правило, приводит к конфликту ведомственных интересов и не способствует успеху в отыскании истины.

Другим препятствием, помешавшим вице-президенту Нижегородского надворного суда князю В. И. Гагарину «с товарищи» вовремя исполнить свои обязанности, неожиданно стал городовой судья С. Владыкин. Муром входил в округ Московского надворного суда, поэтому Владыкин о «пограблении пензенской казны», поимке вора М. Сергеева, отыскании части денег и, главное, своих заслугах на этом поприще 10 июля и 3 августа 1721 г. сообщил в Москву. Не получив никакого ответа, судья примерно в середине сентября 1721 г. послал доношение и копию дела в Юстиц-коллегию, ибо, в соответствии с законом, при отсутствии реакции надворного суда на два запроса подчиненной инстанции следовало писать в Юстиц-коллегию. Ввиду названных причин 19 октября 1721 г. С. Владыкин отказался дело и разбойников отправить в Нижний Новгород до получения указаний из Москвы или Петербурга, чтобы «не принять штрафу». 5 ноября 1721 г. на «вторичной указ» прислать дело и вора «безо всяких отговорок» муромский судья снова ответил отказом, прибавив к прежним аргументам ссылку на письмо Н. С. Кречетникова от 3 октября 1721 г., который объявлял Владыкину о своем статусе и приказывал вора Мишку Сергеева и товарищей его держать «под крепким караулом», а если они что будут рассказывать о «пограбленной казне», — писать ему в Арзамас. На этот раз терпение нижегородского надворного суда лопнуло — 10 ноября 1721 г. присутствие приговорило подать в Юстиц-коллегию доношение «о неотдаче дела»⁵⁴.

Однако в планы нижегородских судейских чиновников вмешался случай. Дело в том, что 12 ноября 1721 г. «в ночи» содержавшиеся у непреступного ревнителя законов С. Владыкина разбойники, которые напали на пензенскую казну, «побив дневалного подячего и караулных салдат, из той розыскной канцелярии скованы ушли силно». По «горячим следам» в Муроме задержали только М. Сергеева, остальные шесть человек бежали в лодке вниз по р. Оке, посланная вслед погоня ничего не дала. На сей раз муромский судья униженно вопрошал князя В. И. Гагарина «с товарищи»: о сыске беглых воров в Нижегородском уезде, по рекам, о заставах по дорогам и т. д. «ваше благородие что повелите?»⁵⁵.

Доношение С. Владыкина в Нижегородский надворный суд доставили только 22 ноября 1721 г. — видимо, провинившийся судья все-таки надеялся на поимку преступников и не сразу сообщил о служебном упущении, ставившем крест на его карьере. Информация произвела должный эффект — в течение одного дня надворные судьи приняли решение о дальнейших действиях; допросили присланного из Мурома с бумагами солдата, «каким видом оные воры ушли»; отправили указы в Губернскую канцелярию «о сыску на заставах и в других местех означенных воров, а в городы — к судьям». Только Юстиц-коллегии соответствующее доношение было послано 3 декабря 1721 г.⁵⁶ Пребывавшее, таким образом, некоторое время в неведении коллежское присутствие на основании полученной ранее от С. Владыкина копии дела 17 декабря 1721 г. бодро отрапортовало Штатс-контор-коллегии: муромский судья поймал семь разбойников, нашел «денежной казны 26 мешков, а что в них щетом, — того не ведомо»; дальнейшие поиски предпринимал, «токмо денежной казны ничего не сыскано»⁵⁷.

Еще одним фактором, повлиявшим на ход расследования «громкого» дела, явился, как ни странно, долгожданный Ништадский мир. Царский двор и высшие чиновники велением Петра I в декабре 1721 г. целыми учреждениями отправлялись для празднования в Москву. С собой они везли почти полный канцелярский штат и обозы дел — государственное управление не должно было прерываться. Поэтому приговор Юстиц-коллегии по упомянутому выше запросу состоялся лишь 13 января 1722 г., а соответствующий указ в Нижнем Новгороде получили 27 февраля 1722 г. Граф А. А. Матвеев «с товарищи» решили: «Оного вора и разбойника и тюремного утеклеца Михайла Сергеева и об нем и о протчих ево товарыщех… подлинное дело и дневалного подьячего, и караулных салдат… взять из Мурома к надлежащему розыску в Нижегородский надворный суд», где надлежало расследовать как о «пограбленной казне», так и о причинах побега — «как то учинилось»? В отношении остальных беглецов Юстиц-коллегия приказала: еще раз послать в подчиненные надворному суду «правинциалные и городовые суды» указы, «дабы в сыску тех воров имели радетелное усердие»; всех пойманных «утеклецов» — отсылать в Нижний Новгород. Муромского судью С. Владыкина «за противность двух указов, посланных из Нижегородского надворного суда о присылке тех воров к розыску», после чего «учинилась тем ворам утечка», взять в Нижегородский надворный суд с поручными записями; «поместья ево и вотчины отписать на Его Императорское Величество до указу. А ему, Владыкину, тех сел и деревень, в которых оные воры явились, прикащиком и старостам, велеть им сыскивать, и в том собрать по них поручные записи». Прошлые аргументы С. Владыкина были отвергнуты коллежским присутствием именно с последовательно бюрократических позиций — «и то ему не в оправдание того ради, что ему, Владыкину, за посланным из Коллегии Юстиции указом спрашиватца с надворным судом не надлежало, а надлежало учинить по тому указу без всякого преслушания немедленно». Досталось начальственного гнева и Московскому надворному суду. Его присутствию приказали немедленно ответить: когда именно к ним обращался муромский судья? что было «учинено… и зачем чего не исполнено»⁵⁸?

Ответную «отписку» за подписями С. Т. Караулова, Ф. А. Плещеева, князя И. В. Бабичева из Нижнего Новгорода отправили с солдатом П. Рогожиным «для подачи в Юстиц-коллегию» не позже начала марта 1722 г. Однако Петр I, освободившись от ратных дел, именно в это время взялся за ревизию совсем недавно устроенного по-новому аппарата государственного управления. Сенат с марта 1722 г. начал «перебирать» служилое сословие (чиновники по очереди вызвались в Москву на смотр), но не торопился замещать вакансии надворных судей («от чего дел стало быть множество без решения»); в апреле 1722 г. именным указом с таким трудом созданные нижние суды были упразднены как институт; 29 апреля 1722 г. президентом Юстиц-коллегии вместо графа А. А. Матвеева стал граф П. М. Апраксин⁵⁹. В результате доношение Нижегородского надворного суда затерялось в «юстицкой» канцелярии; присутствие вернулось к «пензенскому делу» аж 26 ноября 1722 г., хотя запросы Штатс-контор-коллегии о ходе расследования были получены им 10 февраля и 10 августа 1722 г. Общим приговором Нижегородскому надворному суду было велено срочно обо всем доложить «и тое отысканную денежную казну прислать в Москву в… Юстиц-коллегию за добрыми провожатыми» (указы аналогичного содержания были впоследствии посланы данному суду еще 5 декабря 1722 г. и 9 марта 1723 г.)⁶⁰.

Тем не менее, только 30 января 1724 г. асессор нижегородского надворного суда князь А. Болховской приказал навести справки в собственной канцелярии о причинах столь долгого «неответствия» в Петербург, ибо это угрожало судьям, как минимум, крупным штрафом. Коллежский указ от 23 января 1722 г. нашелся «в ящике подьячего Петра Суровцова, которой по присланному указу из Москвы ис канцелярии ведомства генерала И. И. Бутурлина… послан в Москву во оную Канцелярию в… интересном деле к розыску. А дел за оною скорою высылкою никому не отдал. И для чего по тому указу оной подьячей по пометам не произвел, — о том не ведомо, для того что по отъезде надворного суда судей в Москву к смотру… всякое отправление в делах без них имел преждебывшаго правинциалнаго суда натариус Иван Денисов, и тот указ прислан в бытность ево. А оной Денисов по оговору колодника Степана Шевякова… послан в Москву в Преображенской приказ, и с Москвы доныне в Нижней не бывал. И по означенное дело и по колодников он, Денисов, в Муром не посылал». 13 февраля 1724 г. Ю. Ржевский, кн. В. Гагарин, кн. И. Бабичев, кн. А. Болховской, наконец, постановили послать в Муром «афицера и при нем 12… салдат для взятья означенного дела и по тому делу колодников, и подьячих, и солдат, и судьи Владыкина»⁶¹.

19 февраля 1723 г. прапорщик нижегородского гарнизона И. Горбатов докладывал начальству, что у муромского земского комиссара Языкова ни дела, ни дневального подьячего Ключарева, при котором сбежали колодники, не оказалось — все забрали во Владимирскую провинциальную канцелярию (бывший Муромский судебный округ в числе других перестал существовать). «А судья Степан Владыкин умре», поместий и вотчин в Муромском уезде у него никаких не было. «А дневалные салдаты, которые были при утечке воров, ныне держатца в Муроме в тюрме под караулом. А вор Михайла Сергеев ныне в ведомстве… капрала… Кречетникова». Охранял всю арестантскую компанию сержант Казанского гарнизона Л. Кузнецов, который «в приказной канцелярии объявил писменно, что бес повеления от того капрала… Кречетникова вора Сергеева отдать не смеет», а солдат — без повеления из Владимирской провинциальной канцелярии⁶².

На сей раз чиновники сработали довольно оперативно: 3 марта прапорщик И. Горбатов вернулся в Нижний Новгород, привезя с собой даже разбойника М. Сергеева с наказом комиссара Языкова содержать «Мишку под крепким караулом со всяким сохранением», т. к. до этого вора «о пограбленной казне… касаютца впредь» (вопросы), о чем «показано и Камор-коллегии в выписке имянно». 6 марта 1723 г. И. Бабичев, А. Болховской с облегчением приказали сделать выписку из «пензенского дела», чтобы, наконец, его закрыть⁶³.

Однако «совершенного окончания» по тому делу сразу «учинить» так и не удалось, «для того что ис Камор-коллегии подлинное о том следование производил… лейб-гвардии капрал Кречетников. А по взятому из Мурома делу, не снесшись с его делом — что той денежной казны в отыску — …о том подлинного известия в Коллегию Юстиции прислать невозможно», — писали в столицу нижегородские судьи. Штатс-контор-коллегия, отчаявшись получить хоть какую-либо информацию, а главное — найденные деньги, в ноябре 1723 г. пожаловалась на Юстиц-коллегию в Сенат. Только после его приказания «о тех пограбленных деньгах ведомость и отысканные деньги отослать в Штас-кантору немедленно, а для чего по посланным ис той канторы промемориям… сысканных денег не прислано, — о том в Сенат ответствовать» граф П. М. Апраксин «с товарищи» 31 января 1724 г. послали соответствующую промеморию в Камер-коллегию⁶⁴.

Ответное послание об отправке указа воеводе и камериру Пензенской провинции — чтобы отдали колодников и дело, «которое… было у капрала Кречетникова… без всякого медления», объяснили причины нерасторопности и т. д. — финансовое ведомство «сочинило» 18 апреля 1724 г. Между тем, как свидетельствовал сам Н. С. Кречетников, обстоятельная выписка «для решения» была направлена им Камер-коллегии еще 15 марта 1722 г., «токмо… 723 году февраля по 23 число решения никакого не получено»⁶⁵.

Получив все необходимые документы, Нижегородский надворный суд не стал вдаваться в подробности и тщательно исследовать обстоятельства разбоя в Арзамасском уезде, поскольку все установленные Генеральным регламентом сроки расследования подобных дел давно были превышены в несколько раз. Вынесенный уже 2 мая 1724 г. приговор гласил: «Пограбленную денежную казну досталные за отисканием 16 956 рублей 15 алтын 5 денег» расположить «на 14 вытей… по 1211 рублей по 5 алтын по полшестых денги на выть»⁶⁶, т. е. виновными фактически признали местных крестьян, которые и должны были покрыть убытки казны и прикрыть огрехи следствия. К сожалению, ни протокола заседания, ни даже полного текста приговора в архивном деле нет, поэтому сказать что-либо определенное о составе судей, либо о ходе слушаний не представляется возможным. Единственно, вице-президент В. И. Гагарин вряд ли председательствовал на процессе: еще 11 октября 1723 г. Юстиц-коллегия постановила выслать его в Петербург «за поруками» или «за караулом» по иску московского купца Шапкина в «вывозе им, Гагариным, из Сибири пожитков и в учиненных ему, Шапкину, обидах»⁶⁷. Скоропалительный приговор инициировал встречные иски приказчиков пострадавших деревень, его частичную отмену и признание самими судьями (в декабре 1724 г., марте 1726 г.) необходимости продолжить следствие⁶⁸.

Итак, пензенское дело о «пограбленной казне» вместо шести недель расследовалось пять лет, так и не придя «к совершенному окончанию»; действия Камер-коллегии явно выходили за рамки ее компетенции; «доброй коррешпонденции» между различными государственными учреждениями не получилось; нижестоящие инстанции не всегда подчинялись вышестоящим; указ из столицы почти год пылился в ящике обыкновенного муромского подьячего (данный ряд может быть продолжен). В результате удалось вернуть в казну лишь менее трети утраченной суммы и поймать одного разбойника. Парадоксально, но, как можно заметить даже на примере одного дела, низкая эффективности работы судебных органов стала следствием как несовершенства самих бюрократических установок в интерпретации петровской администрации — часть правовых норм вызывала конфликт ведомственных интересов, сиюминутная целесообразность всегда превалировала над законодательными установлениями, исключительно бумажное делопроизводство и строгое соблюдение инстанционного порядка существенно удлиняли решение любого вопроса, — так и их слабым усвоением чиновниками первой четверти XVIII в.

---

¹ Weber M. Theory of social and economic organization. — New York, 1964. — Р. 337.

² Анисимов Е. В. Время петровских реформ. — Л., 1989. — С. 42, 238; Медушевский А. Н. Утверждение абсолютизма в России. — М., 1994. — С. 50.

³ Богословский М. М. Областная реформа Петра Великого. Провинция 1719−1727 гг. — М., 1902; Вицын А. Краткий очерк управления в России от Петра Великого до издания общего учреждения министерств. — Казань, 1855; Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. — СПб., Киев, 1909; Градовский А. Д. Высшая администрация России XVIII столетия и генерал-прокуроры. — СПб., 1866; Дмитриев Ф. М. История судебных инстанций и гражданского апелляционного судопроизводства от Судебника до Учреждения о губерниях. — М., 1859; Кавелин К. Д. Основные начала русского судоустройства в период времени от Уложения до Учреждения о губерниях // Собрание сочинений. — СПб., 1900. — Т. I.; Неволин К. Н. Образование управления в России от Иоанна III до Петра Великого // Полное собрание сочинений. — СПб., 1859. — Т. VI.; Троцина К. Е. История судебных учреждений в России. — СПб., 1851. — Т. I; Филиппов А. Н. Правительствующий Сенат при Петре Великом и его ближайших преемниках (1711−1741 гг.). — СПб., 1911.

⁴ Анисимов Е. В. Время петровских реформ. — Л., 1989. — С. 275; он же. Государственные преобразования и самодержавие Петра Великого. — СПб., 1997; он же. Дыба и кнут: политический сыск и русское общество в ХVIII веке. — М., 1999.

⁵ Акишин М. О. Полицейское государство и сибирское общество: эпоха Петра Великого. — Новосибирск, 1996; он же. Российский абсолютизм и управление Сибири XVIII века: организация и состав государственного аппарата. — М., Новосибирск, 2003; Бабич М. В. Вышний суд как высшее учреждение Петровской эпохи // Петр Великий и его время. Материалы Всероссийской научной конференции. — СПб., 1999; она же. Государственные учреждения XVIII в.: комиссии Петровского времени. — М., 2003; Ефремова Н. Н. Становление и развитие судебного права в России XVIII — начала XX в. (историко-правовое исследование). — М., 2007; Козлова Н. В. Коммерц-коллегия в 20−50-х годах XVIII в. // Государственные учреждения России XVI-XVIII вв. — М., 1991; она же. Российский абсолютизм и купечество в XVIII в. — М., 1999; Серов Д. О. Строители империи. — Новосибирск, 1996; он же. Прокуратура Петра I (1722−1725 гг.) — Новосибирск, 2002; он же. Администрация Петра I. — М., 2007; он же. Судебная реформа Петра I. Историко-правовое исследование. — М., 2009.

⁶ Лойт Х. Х., Хацкилов А. С. Реформирование Петром I кадрового состава и структуры государственной гражданской службы России // История государства и права. — 2007. — № 10. — С. 12−14; Карнаушенко Л. В. Институт фискалитета в контексте механизма взаимоотношений монарха и его подданных // История государства и права. — 2007. — № 8. — С. 15−19; Метушевская Т. И. Модель государственной службы в России в XVIII в. // История государства и права. — 2007. — № 5. — С. 21−24; Хрусталев Л. А. Судебно-правовые реформы Петра I (конец XVII — первая четверть XVIII вв.) Автореф. дисс. … канд. юр. наук. — М., 2004 и др.

⁷ Полное собрание законов Российской империи (1-е собрание) (ПСЗ). — СПб., 1830; Воскресенский Н. А. Законодательные акты Петра I (Акты о высших государственных установлениях). — М.-Л., 1945. — Т. I.

⁸ Вебер М. История хозяйства. Очерк всеобщей социальной и экономической истории. — Петроград, 1923. — С. 212.

⁹ Анисимов Е. В. Государственные преобразования… — С. 161.

¹⁰ Генеральный регламент или Устав Его Императорского Величества, по которому государственные коллегии поступать имеют. — СПб., 1819. — Г- Л. II, IV, XIV, L, LII.

¹¹ Воскресенский Н. А. Указ. соч. — С. 218.

¹² ПСЗ. — Т. V. — № 3202, 3224.

¹³ Там же. — № 3255.

¹⁴ Российский государственный архив древних актов (РГАДА). — Ф. 282. — Оп. 1. — Ч. VI. — Д. 21 562. — Л. 10.

¹⁵ Там же. — Л. 23об.

¹⁶ Богословский М. М. Областная реформа Петра Великого… — С. 205−206; Балакирева Л. М. Судебная реформа Петра I. — Новосибирск, 2003. — С. 245−247.

¹⁷ Серов Д. О. Судебная реформа Петра I… — С. 200−208.

¹⁸ Ключевский В. О. Курс русской истории // Сочинения. — М., 1989. — Т. IV. — С. 170.

¹⁹ См.: ПСЗ. Т. V. № 3303, 3318, 3464, 3466. Т. VI. 3708, 3937 Т. VII. № 4378, 4453. Серов Д. О. Судебная реформа Петра I… — С. 203, 310.

²⁰ ПСЗ. — Т. V. — № 3466. — С. 555−569, 766.

²¹ Серов Д. О. Судебная реформа Петра I… — С. 311. См. также: ПСЗ. — Т. VI. — № 404, 4730.

²² ПСЗ. — Т. V. — № 3294. См. также «Инструкцию земским комиссарам» // ПСЗ. — Т. V. — № 3295. — Ст. 22.

²³ Там же. — № 3282.

²⁴ Там же. — № 3344.

²⁵ Ключевский В. О. Указ. соч. — С. 169.

²⁶ ПСЗ. — Т. V. — № 3202.

²⁷ Там же. — № 3227. См. также: там же. — № 3298, 3435.

²⁸ Там же. — № 3261.

²⁹ Там же. — № 3255.

³⁰ РГАДА. — Ф. 672. — Оп. 1. — Д. 14. — Л. 5−5об., 10, 12.

³¹ Там же. — Д. 12. — Л. 30об.

³² Там же. — Л. 1, 20 об. — Д. 13. — Л. 4об., 65об.

³³ Там же. — Д. 12. — Л. 20об.-21об., 25об-26, 31.

³⁴ Там же. — Д. 13. — Л. 63.

³⁵ Там же. — Д. 14. — Л. 6−8об.

³⁶ Там же. — Д. 13. — Л. 64, 66об., 69, 72−72об.; - Д. 14. — Л. 8об-9.

³⁷ Там же. — Д. 14. — Л. 5.

³⁸ Там же. — Л. 5об.-6об.

³⁹ Там же. — Л. 6об.

⁴⁰ Там же. — Д. 13. — Л. 61об.

⁴¹ Там же. — Д. 12. — Л. 1об.

⁴² Там же. — Д. 14. — Л. 6об.-7.

⁴³ Там же. — Д. 12. — Л. 1об.

⁴⁴ Там же. — Д. 14. — Л. 12; Ф. 282. — Оп. 1. Ч. VI. — Д. 21 639. — Л. 97об.

⁴⁵ Там же. — Д. 14. — Л. 10; Д. 21 639. — Л. 9об.-98.

⁴⁶ Там же. — Д. 14. — Л. 3−9, 34−35.

⁴⁷ Там же. — Ф. 282. — Оп. 1. Ч. VI. — Д. 21 596. — Л. 427.

⁴⁸ Там же. — Ф. 672. — Оп. 1. — Д. 14. — Л. 10об. — 11об.

⁴⁹ Анисимов Е. В. Государственные преобразования… — СПб., 1997. — С. 122−123.

⁵⁰ РГАДА. — Ф. 282. — Оп. 1. Ч. VI. — Д. 21 596. — Л. 75об.-81 об.; 174−174об.

⁵¹ Там же. — Ф. 672. — Оп. 1. — Д. 14. — Л. 12−14об., 34−34об.

⁵² Там же. — Д. 14. — Л. 34−42.

⁵³ Там же. — Л. 12, 14об. — 15.

⁵⁴ Там же. — Л. 18−27об.

⁵⁵ Там же. — Л. 43−43об.

⁵⁶ Там же. — Л. 28−31об., 43об.- 48об.

⁵⁷ Там же. — Ф. 282. — Оп. 1. Ч. VI. — Д. 21 639. — Л. 97об.-98.

⁵⁸ Там же. — Ф. 672. — Оп. 1. — Д. 14. — Л. 53−55.

⁵⁹ Там же. — Л. 57об.-60; Ф. 282. — Оп. 1. Ч. VI. — Д. 21 617. — Л. 16; Д. 21 630. -Л. 58об.

⁶⁰ Там же. — Ф. 672. — Оп. 1. — Д. 14. — Л. 67−68; Ф. 282. — Оп. 1. Ч. VI. — Д. 21 639. — Л. 97об. — 99; Д. 21 657. — Л. 56об.-57.

⁶¹ Там же. — Ф. 672. — Оп. 1. — Д. 14. — Л. 68об.-71. Мнение Д. Серова о том, что кн. В. И. Гагарин в тот период служил прокурором Московского надворного суда, не соответствует действительности. См.: Серов Д. О. Надворные суды в судебной системе России (1719−1727 гг.) // Журнал российского права. — 2004. — № 12. — С. 57.

⁶² РГАДА. — Ф. 672. — Оп. 1. — Д. 14. — Л. 84−85об.

⁶³ Там же. — Л. 86−91об.

⁶⁴ Там же. — Ф. 282. — Оп. 1. Ч. VI. — Д. 21 657. — Л. 56об.-60; Ф. 248. — Оп. 31. — Д. 1920. — Л. 52−52об.

⁶⁵ Там же. — Ф. 672. — Оп. 1. — Д. 14. — Л. 90; Ф. 282. — Оп. 1. Ч. VI. — Д. 21 655. — Л. 84−84об.

⁶⁶ Там же. — Ф. 672. — Оп. 1. — Д. 13. — Л. 66об.; Д. 12. — Л. 6.

⁶⁷ Там же. — Ф. 282. — Оп. 1. — Ч. VI. — Д. 21 643. — Л. 200−201.

⁶⁸ Там же. — Ф. 672. — Оп. 1. — Д. 12. — Л. 1−2, 31−31об.; Д. 13. — Л. 1−2об., 60, 61−62об., 71−73.