Купряшина Т. Б. Некий «бывший» Меликов
Некий неизвестный Меликов без имени и отчества упомянут в музейном отчете за 1938 год в связи с тем, что поступила «ценная коллекция из конфискованного имущества б. Меликова»1. Буква «б» здесь раскрывается как «бывший». Так обычно называли тех, кто до революции имел некий социальный статус, относился к привилегированному сословию или занимал высокие должности. Лет тридцать назад предание о коллекции сосланного в Муром некоего бакинского миллионера передал нам Серафим Викторович Тагунов, более пятидесяти лет проработавший в музее и знавший многие музейные тайны. Записи о поступивших предметах в инвентарной книге тридцатых годов сделаны размашистым почерком Серафима (так его все звали за глаза)2. До сих пор его неразборчивые записи расшифровывают сотрудники музея и сожалеют, что не выспросили хорошенько о многих загадках. Да и не хотел он их раскрывать (еще и тогда боялись), отделывался шутками, собирался «умереть на музейной лестнице».
Легенда подтвердилась, правда не буквально о нашем Меликове, но о его семье. Он действительно происходил из бакинских нефтепромышленников. Меликов Никита Андреевич выслан был из Ленинграда в 1935 году, в Муроме арестован в 1938-м, осужден на десять лет лишения свободы, умер в лагере в 1940-м, реабилитирован в 1989 году3.
В музейных актах поступления за апрель 1938 года зафиксировано около ста предметов из коллекции Меликова: картины, акварели, гравюры, фарфор, бисерные вышивки, слоновая кость. И в том числе тот самый овальный портрет XVIII века загадочной неизвестной дамы — портрет, о котором шла речь в предыдущей публикации4. Музейные акты помогл и выяснить еще одну загадку. В газете «Муромский рабочий» за 9 апреля 1938 года выражена благодарность товарищам Гвяздо, Явенко, Евстифееву, Брагину и Хромову за содействие в передаче этой коллекции музею. Так вот, Хромов оказался директором того самого комиссионного магазина № 9 Муромторга, из которого была выкуплена коллекция Меликова. Его подпись стоит на актах передачи музею. Каждый предмет оценен, в акте № 23 отмечено «куплены из имущества Меликова», в акте № 21 — «по счету комиссионного магазина 5 апреля приняты»5. Значит, музей все оплачивал, всего вышла сумма около 800 рублей. Средняя зарплата тогда была 289 рублей, а, например, лейтенанта — 600 рублей. Получается, что стоимость уникальной коллекции была просто символическая.
Высланный Меликов, видимо, привез часть своей коллекции, но мог приобретать произведения искусства и в Муроме. Возможно, какие-то упоминания на эту тему могли сохраниться в материалах его уголовного дела. Вместе с ним была арестована его жена — Меликова Евгения Георгиевна, эстонка, домохозяйка. При аресте, их имущество должны были конфисковать, описать, куда-то определить. Мы сделали запрос во Владимирское ФСБ о возможности ознакомления с делом. Совсем еще недавно (не более года назад) подлинные архивные дела репрессированных-реабилитированных высылали по запросам родственников, с возвратом, разумеется. Эта практика в настоящее время прекращена. Как объясняют в ФСБ, из-за того, что дела теряются, не возвращаются, плохо хранятся. К делу Меликовых меня допустили во Владимирском ФСБ в специальной отдельной пустой комнате, в присутствии работницы архива. Значительная часть страниц в деле была явно недавно тщательно упакована и снабжена запрещающими надписями. Сотрудница архива пояснила, что это служебная документация. Прошло 77 лет, но гриф «секретно» остался. Дело ранее никому не выдавалось. В показаниях обвиняемого записано: «Признаюсь в том, что я выражал неоднократно недовольство против советской власти»6. Чего стоило такое признание, которое, в сущности, не означает никакого криминала, видно из его жалобы, написанной через полтора года уже в лагере. С этим документальным свидетельством эпохи стоит ознакомиться в полном объеме:
«Гражданину Народному Комиссару Внутренних Дел СССР
осужденного по приказу 447 на срок 10 лет Меликова Никиты Андреевича, станция Шерстки Горьковской Жел. дор. Буреполомская ИТК №; (инвал. отдел)
Жалоба
Мною 18-го февраля 1939 года из Муромской тюрьмы была написана жалоба Прокурору СССР, но до сего времени никакого ответа на нее не имею. Предполагая, что жалоба моя администрацией тюрьмы не направлена по назначению, вновь ее Вам излагаю.
В ночь на 3-е января 1938 года сотрудником Муромского городского отделения НКВД был произведен у меня обыск, и, согласно представленного ордера, я был арестован и доставлен в помещение НКВД. При допросе мне было предъявлено следующих два обвинения: 1) я заявлял, что из Ленинграда были высланы честные люди и 2) в разговоре с женой в своей комнате восхвалял личность Бухарина. На мое категорическое заявление, что я никогда никому не говорил о высылке из Ленинграда честных людей, следователь указал, как на неопровержимое доказательство моей виновности в этом, на мою жалобу, поданную в ленинградское отделение НКВД в 1935 году, где я прошу разрешить мне возвратиться вновь в Ленинград, так как я ни в чем антисоветском себя не проявлял и честно служил на пользу своей родины. Таким образом, следователь, неправильно обобщая, сделал заключение, что я всех высланных из Ленинграда назвал честными людьми. Под давлением невыносимого физического насилия, в нанесении которого принимали участие три сотрудника НКВД (в том числе зам нач. Кузнецов), я вынужден был подписать против своей воли обвинение неправильно средактированное следователем. По второму вопросу я дал объяснение, что никаких вообще разговоров на политические темы с женой в своей комнате не вел в частности о Бухарине, ибо моя жена совершенно аполитична. Почему-то при моем отрицательном ответе по второму вопросу физического воздействия не было применено. Только нужно отметить, что при чтении мною протокола, я обнаружил, что следователь мой ответ на второй вопрос изложил в обратном смысле, то есть, как будто я подтвердил ведение разговора в комнате, восхвалявшего Бухарина и только после того, как я указал на искажение моего ответа, следователь переписал в этой части протокол.
После допроса меня отправили в Муромскую тюрьму. 13 марта мес. 1938 года мне была зачитана часть постановления Горьковской областной тройки при НКВД о том, что за контрреволюционную деятельность я присуждаюсь к отбыванию наказания в ИТЛ на срок 10 лет. На неоднократные просьбы зачесть полностью предъявленные мне обвинения и дать возможность написать жалобу Муромская тюремная администрация в удовлетворении их отказала. Наконец, 18-го февраля 1939 года удалось ознакомиться с протокольным постановлением обвинения областной тройки в целом и написать жалобу, но как я указал выше, она не дошла до места.
В протоколе обвинения областной тройки говорится о моем постоянном антисоветском настроении. Также обвинение ни на чем не обосновано, так как долголетняя безупречная служба в советских учреждениях и предприятиях, откуда имеются отзывы о моей полезной и честной работе, говорит обратное. Все эти документы находятся среди бумаг, оставшихся при моих вещах после обыска (характеристика о 12-летней беспрерывной работе в Ленинградской жилищной кооперации, на основании которой мне выдан паспорт в г. Муроме, грамота за ударную работу). Кроме этого в обвинении тройки отмечено, что я лишен прав. На самом деле я прав никогда не лишался: участвовал в выборах в Верховный Совет по г. Мурому, а также во всех предыдущих выборах в советы.
Моя служба в г. Муроме на строительстве завода имени «КПФ» (им. Компартии Франции. — Т. К.) также протекала без каких либо замечаний, прогулов и мною много времени уделялось общественной работе (по линии РКК). Отзывы о моей работе могут дать быв. нач. строительства гр-ин Храмов Н. П..
Думаю, что неправильное обвинение, вынесенное областной тройкой при НКВД, основано на ложных доносах лиц, которые были ущемлены при ведении мною против них дел по службе. Дело в том, что я на строительстве выполнял одновременно работу юриста, и было ряд случаев, когда по растратам и неправильном присвоении денег строительства приходилось выступать на судах против некоторых сотрудников строительства, обвиняя их в нарушении законов. Не раз произносились по моему адресу угрозы, что мне отплатят за мои выступления. Так например: гр-н Крыжалович (быв. завед. трак. отделом строительства, а потом агент по снабжению) хотел присвоить деньги, ему не причитающиеся, и только благодаря моему настоянию перед судом была приостановлена ему выдача денег из Банка в сумме 400 рублей, Едачев произведший растрату, о чем было доведено мною до сведения прокурора (Едачев ныне отбывает наказание в ИТЛ) и другие работники, которые судом неправильно требовали зарплату (Гаранин, Игнатьев, Кузнецов и др.)
Еще на одно лицо должен указать, которое заинтересовано было в моем аресте это хозяйка дома, где я проживал, занимая одну комнату. Фамилия ее Ларионова Лидия Михайловна (урожденная Кутепова). В прошлом она отбывала наказание за аборты. Проживал я у нее с июня мес. 1935 года до момента ареста моего и за все это время она никаким полезным трудом не занималась. Существовала на средства, добываемые тайной практикой по медицине и взиманием квартплаты с жильцов свыше существовавшей нормы. Эта особа всячески старалась скрыть свою истинную физиономию. Вначале ее комната была обвешана иконами, затем их она заменила портретами вождей, конечно, делалось это с целью ввести в обман посещающих ее. На почве хозяйственных дел не раз у меня с ней происходили столкновения, и она распространяла про меня ложные сведения. Так она довела до сведения Горсовета, что я проживаю на неопределенные средства, тогда как я состоял на работе на строительстве и т. д.
Должен обратить Ваше внимание на странное поведение Муромского прокурора гр-на Петухова, который при первом посещении Муромской Тюрьмы на мой вопрос была ли произведена опись принадлежащих мне вещей, ответил, что опись вещей произведена в присутствии моей жены и затем они сданы на хранение домашней хозяйке. Жена моя Евгения Георгиевна Меликова была арестована на следующий день после моего ареста и находилась тоже в Муромской тюрьме. На основании разрешения нач. Муромской тюрьмы я имел свидание с женой в тюрьме, и на мой вопрос, производилась ли опись вещей при ней, ответила отрицательно. При повторном посещении прокурором тюрьмы я указал ему на это обстоятельство, но он ничего не ответил по заданному вопросу, а только заинтересовался тем, кто мне разрешил свидание с женой. Очевидно, вещи мои после ареста моего и жены были сданы хозяйке дома без точного учета, и нет никакой уверенности, что не все вещи вошли в опись, и кому-то потребовалось нарушение законной формы регистрации остающегося имущества после арестованного. Не имеет ли здесь место какая-либо корыстная цель.
Из всего изложенного, гр-ин комиссар, Вы можете видеть, что я и жена моя сделались жертвами клеветнических доносов людей, так или иначе имеющих зло на нас и старающихся нам отомстить, а потому обвинение, предъявленное мне, считаю неправильным и прошу Вас отменить решение Горьковской областной тройки при НКВД и освободить меня из-под стражи и дать возможность остаток своих лет честно прослужить на пользу Советской Стране.
О последующем прошу сообщить мне по указанному выше адресу. Год моего рождения 1876 год. 20 ноября 1939 г. Н. Меликов»
Свидетелями, давшими показания против Меликовых, были еще, кроме упомянутой квартирной хозяйки, женщина-счетовод Темкина «Ев. Дм. 1905 г. р.» и Усанова Татьяна Петровна, работавшая у них дома уборщицей. Их показания подшиты в деле. Все три женщины явно подписались не под своими словами. Стилистика показаний не соответствует их уровню и социальному статусу, но, видимо, они были запуганы.
В уголовном деле оказалась фотография Никиты Андреевича Меликова.
Из того же архивного дела, предоставленного УФСБ по Владимирской области, удалось выяснить, что жена Меликова отбывала наказание в БАМЛАГе. О ее судьбе пока ничего не известно. Лагерь этот много раз реорганизовывался, неизвестно, где теперь его архив, куда можно бы послать запрос о Меликовой. Ее жалоба, как и жалоба мужа, направленная в самые верхние инстанции, оказалась в архиве ФСБ г. Владимира. Может быть, и было некое разбирательство, может быть, информация об этом содержится в тех самых тщательно упакованных листах уголовного дела, но они недоступны.
Ее жалоба тоже весьма красноречива:
«Народному Комиссару Государственной безопасности СССР гр-ну Берия от з/к Меликовой Евгении Георгиевны осужд. ст. 58 ср.10 п., находящ. ст. Магдагачи Амурск.
ж. д. почт ящ. № 210/5
Заявление-жалоба
В 1938 году 4-го января я была арестована в гор. Муроме Горьковской области — Областным НКВД, где мне была предъявлена ст. 58/10. В 1938 г. в конце января тройка НКВД меня вызвала и объявила мне, что я приговорена к исправ. труд. работам в лагере НКВД на 10 лет.
Предъявление 58 ст. и стадия предварительного следствия было произведено в течение одного дня — в день моего ареста. В этот же день был арестован и мой муж и когда меня арестовали, то я была совершенно в состоянии невменяемости, т. к. арест мужа утром и арест меня к вечеру так возбудили во мне невроз, что я не понимала, что происходит вокруг меня на первом и единственном этом допросе 4-го января 1938 г. я подписала чистый бланк протокола допроса, который потом, по-видимому, был заполнен следователем и который стал обвинением для меня и руководством для тройки НКВД. В тюрьме я только опомнилась, что подписала чистый бланк, но было уже поздно и сделать было ничего нельзя, т. к. меня уже на допрос не вызывали, по-видимому ограничившись подписанным мною чистым бланком на первом допросе 4-го января 1938 г.
Только в тюрьме в конце января начальник тюрьмы мне зачитал приговор, в котором я увидела, за что меня обвиняют. В приговоре мне предъявлена ст. 58 п. 10. — за контр. революц. агитацию. Но агитацией я никогда и нигде не занималась. Муж мой работал на заводе КПФ в Муроме в качестве юриста — я же была на его иждивении — никогда, ни я, ни мой муж, не допускали даже контр. революционных мыслей.
Я родилась в Эстонии в семье бедного рабочего (тогда Эстония принадлежала России) жизнь моя протекала в самых плохих условиях и я вынуждена была из Эстонии выехать в Россию в поисках работы. В России я вышла замуж и больше в Эстонию не возвращалась, а также не имела письменных связей, потому что переписку вести было не с кем. Родители мои умерли еще в 1908 году.
Пролетарская революция открыла дорогу рабочим и крестьянам — раз и навсегда раскрепостила женщину и допустила ее наравне с мужчиной к управл. государством и объединило нацменьшинства. И я стала настоящей советской женщиной — так разве я могла думать о какой-то контр. револ. агитации? Нет! Нет и нет! Ни мыслями, ни действиями я в этом никогда участия не принимала и приписываемое мне обвинение по ст. 58, это какая-то горькая ошибка — я совершенно не виновата, агитацией я не занималась никогда в моей жизни и даже не вступала ни в какие политические разговоры ни с одним человеком. Тройка НКВД подошла к обвинению меня шаблонно, заставила меня испугавшуюся до безумия женщину подписать 10 летний приговор. В то время 4-го января 1938 г., когда меня первый раз за всю жизнь допрашивал следователь, я еще раз повторяю, ничего не соображала. Следственные органы воспользовались моей растерянностью дали мне подписать чистый бланк протокола — так разве я виновата?!
Нет, виновности я за собой не признаю и прошу Вас гр-н Народный Комиссар Гос. Безопасности СССР меня из-под стражи освободить. Пробыв в заключении 2 с лишним года в отдаленной местности СССР я несмотря на то, что я совершенно невиновна, я с первого же дня и по настоящее время работаю не покладая рук, работаю честно, не имея никаких замечаний — работаю и жду от правосудия какого-либо снисхождения.
А между тем теперь — именно теперь, когда Советский Союз вступил в план 3й сталинской пятилетки, теперь, когда великий Сталин постепенно стал поворачивать руль перехода от социализма к коммунизму — то именно теперь как никогда, как только хочется работать на свободе, гореть в этом могучем котле пламени Великой родины.
Я прошу Вас дать мне эту возможность, возвратить меня к моим родным и товарищам, где я не смотря на мой 50 летний возраст докажу на практике свою преданность искренним трудом. Я тоже хочу строить коммунистическое общество, которое несет всему миру великое счастье.
Прошу даровать мне свободу.
29/ III-40 г. К чему. Подпись Е. Меликова«7.
Подпись сделана иным почерком, явно отличным от почерка всего письма. Видимо, она не сама писала, кому-то, диктовала. Окончание написано по навязанному «трафарету». Не могла же она искренне стремиться строить коммунизм. Запрещены были не только действия против советской власти, но и мысли. Не могла она быть социально опасным элементом для советской власти. При допросе Н. А. Меликов в графе, «чем занималась жена до революции», указал: «Служащая и была в доме терпимости, до 1920 г. подданная Эстонии8».
Зачем понадобилось сажать обыкновенную немолодую домохозяйку? Ответ напрашивается один — просто чтобы избавиться от нее и воспользоваться ценным имуществом. Описано оно не было, как выяснилось. Кому оно попало, где еще «всплывут» вещи из этой коллекции?
Адрес, по которому в Муроме проживали Меликовы, до сих пор существует — Ремесленная слободка, 1. Спросите у Яндекса и можете взглянуть на дом, или, скорее, на место, где был тот дом. Его могли перестроить. Там стоит стандартный домик в три окна по главному фасаду, теперь обшитый сайдингом. В «Оценочной книге Мурома 1913 года»9 слободка еще называлась Напольной. Под номером один значилось имение мещанина Дм. Ник. Серпуховитинова: деревянный одноэтажный флигель с надворными постройками на арендованной у города земле. Там же записано, что в 1928-м году дом купила Лидия Михайловна Ларионова, та самая, что дала показания против своих квартирантов. Недолго после этих событий она там прожила, 4 мая 1938 года она продала дом за 5 тысяч рублей. Он и еще раз был продан. В 1957 году (судя по последней записи в той же книге) им владели наследники Ивана Максимовича Киселева. Дом на месте, но вопросы задать некому.
Музейная легенда о некоем миллионере из Баку теперь наполнилась фактами, документами и даже иллюстрациями. Выстроилась вся печальная судьба Никиты Андреевича Меликова столь характерная для того времени.
1 Отчет музея за 1938 г. // МИХМ. ВА 2−4-1. (НА-158). — С. 157.
2 Инвентарная книга № 25 // МИХМ. Научный архив. — НА № 97.
3 См.: Купряшина Т. Б. Портрет с тремя неизвестными // Сообщения Муромского музея — 2014. — Владимир, 2015. — С. 5−10.
4 Там же.
5 Акт № 21, 23 за апрель 1938 г. // МИХМ. НА № 140. (ВА 9−1-1−48).
6 Уголовное дело № 149-П // Управление ФСБ России по Владимирской обл. Архив. — Т. № 1. — Л. 31−32.
7 Там же. — Л. 35.
8 Там же. — Л. 10.
9 Оценочная книга Мурома 1915 года // БТИ. Архив. — Кн. № 4. — Л. 1015об.